Tuesday, June 1

ujournal archive




June 03
Опять - двадцать пять или Curriculum Vitae

"АБВГДЕЁЖЗИКЛМНОПРСТУФХЦЧШЩЭЮЯ"

Букварь






С детства помню, бог весть откуда у меня взявшуюся, принципиальность. Классная руководительница в средней школе шутила - "К постоянству вкус в мужьях всего дороже". Мама учила больше слушать и меньше говорить, но я по-наумовски выбрал серебро. Когда мне исполнилось 21, я поделил жизнь на очень ровные и осмысленные по Толстому кусочки по 7 лет, теперь 25. Пора снова писать о себе, ибо за эти годы я мало в чем еще достаточно поднаторел. И уже давно стало необходимым умение ставить слово "я" меньше трех раз в одной фразе. Так и пишу.


Было бы странно не упомянуть тот факт, что я родился в Ленинграде 5.6.78 около 6 утра в больнице Отто, на стрелке Васильевского острова. Как говорили - в семье инженеров. Мама - москвичка, папа - питерец, отцы отцов - крымские татары. Я был первым ребенком в семье при старшем на десяток с гаком лет брате. Такие дела.


Детство было настолько приятным, что я помню из него тысячи мелочей и ничего важного. Считается, что любимый цвет ребенка почти наверняка связан с его ощущением жизни. Моя сине-голубая гамма, которой я верен и сейчас, подтверждает безоблачность, радостность и уверенность детства. Зимой - лыжи и хоккей, летом - дача. Школа поначалу далась довольно легко, на полученных от родителей знаниях. Разве что переучили писать правой рукой. На полпути все это конкретно обрыдло, но поначалу меня спас полный пофигизм. А потом почти в день рождения отрочество сменилось юностью. Так и закрутилось.




Путник, садись, я спою тебе долгую песню,

ты проведешь эту ночь под моим белоснежным крылом,

тени за окнами спят...






Первое мое воспоминание - дачное: я стою на дне лодки и пытаюсь дотянуться до воды. Папа держит меня за курточку. Я улыбаюсь. В Питере мы жили в 9-метровой комнате в построенном пленными немцами 3-этажном доме на Охте. В детском саду, года в четыре, я придумал кричалку: "Андропов - Андропопов". Воспитательница перепугалась и вызвала родителей. Из того, что мне сказали, я понял, что нас могут заставить выехать из города. А мы переехали на Ржевку, в отдельную квартиру, при переезде потерялась моя любимая машинка - модель Волги, синего цвета, с открывающимися дверцами. Мне купили игрушечный револьвер, стреляющий пластиковыми пульками. Папа, даром что охотник, вскоре отобрал его за то, что я выстрелил в бабушку. Эту игрушку постигла та же судьба: ее не нашли даже при следующем переезде.


С четырех до шести лет я занимался в хоре. Меня иногда забирали из садика в середине тихого часа, и поэтому я мог не ложится, а вместо этого делал какие-то задания, помню - рисовал трезвучия, это глупость наверное, но так помнится. Однажды наш хор выступал во Дворце Пионеров, мама говорит, что я все время вертел головой, то на дирижера, то на пианиста, то на нее. До сих пор не понимаю, чего от меня можно было добиться в плане пения.


В шесть лет меня приняли в бассейн, в спортивную группу. Первые два занятия было очень страшно, и я отпрашивался в течение 15 минут. Потом мама сказала мне что-то такое, что я решил не бояться. Через год я первым в группе научился проворачивать за спину прямые руки, зажимая палец одной руки в кулак другой - это было очень важное упражнение. Профильной дистанцией было 50 метров кролем на спине. Я должен был выплыть из 50 секунд, но сначала на тренировке напоролся на стальной штырь, а сразу за этим подхватил ангину. Очередные соревнования были провалены, и меня перевели в более слабую группу. Восстановить форму в такой компании не получалось и хотя я даже изобрел особый прием - далеко вытягиваться за гребущей рукой, невзирая на перекос туловища. Но это меня не спасло, и после очередных соревнований меня выгнали. Всю школу я ходил в открытый бассейн у школы, сам по себе. Обычно проплывал километр и шел домой. Потом узнал, что этот бассейн 20-метровый. На даче лет с 12 втайне от родителей раз в год с приятелем переплывал озеро. В институте подтянул технику, и на полюбившейся сотке кролем сделал с приличным запасом норму третьего разряда.


После бассейна меня записали в настольный теннис. Я довольно быстро достиг уровня, выше которого не смог подняться, может поэтому больше всего мне нравилось играть в "колбасу". Через год бросил и вскоре пошел в секцию бокса. Мы все были на год младше того возраста, в котором по каким-то правилам разрешалось заниматься боксом, поэтому в школе брали справку для секции гимнастики. Самым запомнившимся моментом было упражнение на реакцию: вся группа выстраивалась в колонну лицом к тренеру, когда подходила твоя очередь, ты делал шаг, останавливался как раз на расстоянии удара перед тренером и он, выдержав небольшую паузу, бил с правой. Ты должен был уйти нырком под его руку и вернуться в конец очереди. Наверное он бил не очень резко - я почему-то не помню, чтобы кто-то попадал под этот удар. В группе я был единственным левшой, поэтому тренер на мне показывал всем, как нужно противостоять левше. Зато и меня инструктировал лично, это было потрясающе - чувствовать, что у тебя есть преимущество перед остальными и именно за счет тактики. Бокс пришлось бросить из-за еще сильнее ухудшившегося зрения, тренер даже звонил мне домой, уговаривал вернуться.




.. но когда я думаю о связи прошлого с будущим, я знаю, что на моей полочке стоят четыре флакона туалетной воды. Первый - полупустая комната, свечи, тяжесть на сердце... второй - раннее утро, пражские трамваи, нежную зелень... третий - морозный Питер, ожидание чуда... четвертый - то, что он будет напоминать мне в будущем.





Школу мне нашли с английским уклоном. Кажется, я относился к учебе скептически: много читал и дрался. Одну порванную рубашку хранил в шкафу, за ящиком с солдатиками. Я был единственным в первом классе, кто умел читать не по слогам. С самого начала не любил ерундовые предметы - правописание, природоведение, географию, историю и все такое. Любил точные науки - больше всего геометрию - еще тогда нравилось с мощным напрягом написать контрольную за полчаса, сверить с соседями ответы на простые задачи, где я часто ошибался от невнимательности, подсказать решение сложных, сдать листочек и раньше всех пойти в столовую. Очень много читал. Обожал Жюля Верна, "Таинственный остров" перечитывал два раза полностью и еще раз шесть отрезок их благополучной жизни от создания нитроглицерина до войны с пиратами.


В пионеры нас принимали всех вместе в Мраморном Дворце у Марсова поля. У меня, чуть не единственный раз на моей памяти, была температура выше 38. Мама привезла меня на такси. Классе в 6-ом очень не любил школу, конфликты с одноклассниками и классной руководительницей были такие, что я делал себе ОРЗ раз в месяц. С моим-то хроническим насморком... Классу к восьмому стало лучше. Появилась своя компания. На переменах играли в баскетбол, на уроках передавали по рукам тетрадные листы - писали приколы (слово было - "горбухи"), стишки. В раздевалке, вместо уроков географии, учились играть в преферанс. Дома уже был первый компьютер - Спектрум с плеером для чтения ленты. Свою первую программу я написал на прошитом в него бейсике, когда сломался плеер. Мои первые интересы в музыке весьма типичны для того времени - пластинки Высоцкого, Окуджавы, Никитиных (так и тянет приписать "и еще King Krimson").


Со следующего года я ходил в школу с удовольствием. Обычные уроки делал не более получаса. Пошел на подготовительные курсы в 239, к Бакрылову. Добился отмены дневников. Демонстративно не делал дэ-зэ по русскому. Подсел на Beatles. Пробовал вести дневник. Писал о чем-то действительно важном и очень личном, но не понравилось. Повесил на стенку календарь, где ставил оценку прожитому дню. Хранил его еще долго. Никогда не забуду те несколько дней, которые были помечены в нем девятками...


В 239 я решил придти другим человеком. Это во многом удалось, перед институтом осталось только чуть добавить блеска. Первое время был старостой класса, лучшего в смысле духа, по мнению многих, класса в выпуске. Очень быстро понял, что так много таких хороших людей вокруг меня больше никогда не будет, и тащился от этого все свободное от учебы время. Эти люди и эти два года "сделали" меня и мое самомнение. Я приобрел настоящих друзей и желание привлекать их внимание, любовь к программированию, походы, игру на гитаре, вспомнил шахматы, легко поступил в два вуза и выбрал Политех, чтобы не страдать, как при смене школы. Вот наверное и все из первой части.




Лишь до времени плакал

и смеялся не в такт.

Я во сне видел знаки -

утром помнил лишь факт.






Остальное - любовь и почти ничего кроме любви. От безмерно лирических стихов и безумно близких к нирване мгновений до бессонных ночей и бесконечных разговоров с самим собой. Слова, имена, лица, руки - любовь к людям. Любовь к жизни - в шесть вечера, город, жара, август. Любовь к миру - в шесть утра, на велосипеде по Наличной. Мне всегда хотелось говорить только об этом, но, перепробовав несколько способов самовыражения, я до сих пор не смог остановиться. И мои планы всегда богаче возможностей, а победы красочнее, но не важнее неудач. Моя любимая картина - "Меланхолия" Дюрера.


В моем сердце оказалось на удивление мало места. Вы не найдете моего имени в списках желающих спасти мир. Я не смог отвыкнуть жить головой и добираю чувства мыслями. С удовольствием заменяю слово "влюбленный" на "любящий". Изначально сомневаюсь в любой фразе, услышав в ней "всегда" или "никогда". Не выношу этой стрельбы словами в небо. Думаю, что любовь никого никуда не приводит, поскольку просто не ведет. Любовь выраженная словами не есть истинная любовь. Буддистский выбор дороги, а не цели я воспринял именно здесь.


Вообще в сердечных делах я являл собой нечто среднее между Евой и Ньютоном. Моя тяга к познанию выражалась в том, что я садился под это самое древо и ждал, пока это самое яблоко упадет мне на голову. Так что сексуальная революция прошла по нам, как танк по земляничной поляне. Я попросил от ее невинности, и она дала мне летальную дозу... а когда огненно-красная буква "ю" окончательно распалась перед нашими взорами, я увидел, что бога нет.




Я стою на берегу твоей реки и у меня нет имени. Я слышу твой нежный шепот и во мне нет времени. Я смотрю в глубину твоих голубых глаз и у меня нет голоса. Я вспоминаю следы твоих мокрых ног на горячих камнях и морские чайки камнем падают в воду. Я вдыхаю твой воздух и мое дыхание смешивается с дыханием всех тварей земных, мой взгляд пронзает небеса и занебесные дали, мое прошлое вбирает в себя историю всего человечества от сада Гефсиманского до горы Голгофы, мое семя сливается с семенем всех мужчин и извергается в вечности, мой разум объемлет все закоулки бытия от граней невозможного до плоскостей необъяснимого, и каждый седой волос на моей голове становится символом эпохи.


И наступает третий день, и в абсолютной тишине звучит хор ангелов. Преломляются печати и резкий свет, пробиваясь из мрака, бьет по глазам. Всадник в зеленых одеждах на белом скакуне взрезает небосвод огненным мечом. Добро становится неотличимым от зла, следствие сливается с причиной, грех наполняется добродетелью, и я сам всыпаю пригоршню лжи в чашу истины. Затем передо мной предстает некто, чье имя и обличье я обещал сохранить в тайне, и он говорит: "ты еще не прошел свой путь земной даже до половины, а потому я должен судить тебя по пяти неосуществленным делам и дать тебе по ним пять проклятий".






Я думал написать повесть о любви двух наркоманов. Поскольку я не в курсе подробностей, все действо должно было держаться

исключительно на внутренней напряженности вкупе с немыслимым чувством стиля, чем-то сродни 'игре в бисер' Гессе.

Главные герои появлялись по сюжету как-то невовремя, производили на читателя смешанное впечатление

и привносили непостижимой силы боль, плавно спадающую к развязке.


Половину лета я пребывал под впечатлением от кадра, который так и не сложился.

Двое выходят на залитый боковым солнечным светом балкон. Неосвещенные двери образуют рамку.

Они оборачиваются внутрь комнаты, на камеру. Тут надо было попробовать два варианта:

он держит ее за руку или они обнимают друг друга за талию, скрещивая руки. Все самую малость не в фокусе.


Несколько раз я пытался исполнять песню, припев которой надо петь фальцетом.

Песня была написана мной же и идейно предполагала в припеве женский вокал.

Единственный раз, когда я был хоть сколько-то близок к успеху, меня слышали два человека.

На даче. Зимой. Давно.


Недавно. Летом. В Питере.

У меня не вышло сочинить весьма жесткий сонет с использованием нецензурной лексики.

Стихотворный размер был неклассическим. Настроение - упадническим. Рифмы - хорошими.

Одна знакомая подсказала мне замену для того нецензурного слова. Но не срослось все равно.


Еще я мечтал снять клип на одну из своих песен. Сейчас уже не помню на какую.

Видеоряд включал любимый Большеохтинский мост, небо, воду, бессмысленные машины и меня с гитарой на мосту.

Ракурс должен позволять делать вид, что я играю на "правой" гитаре, не переворачивая ее.

При этом все-таки нужно зеркально переворачивать кадр. На коде я бросаю гитару с моста, сплевываю под ноги и неожиданно для оператора ухожу.





... висим мы, значится, с Одином на мировом древе...





Но вот я очнулся. Лежу головой на приятно мягком от солнца рельсе, в глазах режет от блестящего как рельс солнца, в ушах стучит Туркестанский экспресс. Воспоминание о пройденном пути бродит где-то в левом полушарии, в неком незавершенном, третьем состоянии. Мы идем, наступая на пятки своим теням. Все настолько изменилось, что мы часто сбиваемся с пути. Стикс совсем обмелел, его можно переходить вброд. Еле заметное течение времени подносит к нам лодку. В ней - Харон с медяками на глазах. Я надолго задумываюсь и в итоге поворачиваю обратно...


А вечером мы с создателем соревновались в эстетическом чувстве. Он сотворил киноманок на Богословке для июня, я девушек-хиппи на Казани для августа, он - шуршание осенними листьями в Павловском парке, я - блестки на утреннем снегу. Он придумал приветливый мартовский ветер, а я - майское половодье. Он выдумал ноты, а я - двоичное исчисление.


Потом мы создали 16-этажку, и, болтая ногами на ее крыше, сотворили себе по гитаре. Создатель сделал вид, что ему подойдет дешевая арфовская, а я довыпендривался до канадской полуакустики с вырезом под левшу. Он сидел справа, и было плохо видно аккорды, поэтому он сначала сыграл куплет без слов, опустив гриф, чтобы я разобрал басы. Без медиаторов эта вещь звучала не очень жестко, в самый раз.
Создатель запел:


"Здравствуй. Мы снова

Соприкасаемся кончиками пальцев.

Зрачком. Птичьим пареньем.

Иллюзорные линии на бумаге..."





Алексей Амирханов. Ноутбук Toshiba, телефон Siemens, редактор EditPlus. Питер. Июнь 2003 - Июнь 2004.


P.S. Кстати, кто-нибудь помнит: куда надо пихать недостающие буквы в эпиграфе ? :-)




June 22
Второй день работаю в конторе М., широко известной по своей рекламе с танцующими девушками.
Непросто все. Держусь.